Письмо 14 (ML-28)

Письмо 14 (ML-28)

К.Х. ~ Хьюму

Мой дорогой сэр.

Если из нашей переписки никогда не получится другой пользы, как только то, что ещё раз будет продемонстрировано, насколько существенно различаются два антагонистических элемента — англичане и индусы, — обмен нашими несколькими письмами не будет напрасен. Скорее смешаются масло и вода, чем англичанин, хотя и умный, благородный и искренний, усвоит индусскую эзотерическую мысль, не говоря уже об её эзотерическом духе. Это, конечно, вызовет у вас улыбку. Вы скажете: «Я этого и ожидал». Пусть будет так. Но если так, то это доказывает не более как проницательность мыслящего человека и наблюдательность того, кто интуитивно предчувствует событие, ускоряемое его собственным отношением...

Простите, что приходится откровенно и искренне говорить о вашем длинном письме. Хотя его логика убедительна, благородны некоторые идеи, пылки устремления, всё же оно лежит здесь передо мною, как само зеркало духа века сего, против которого мы боремся всю жизнь! В лучшем случае это безуспешная попытка острого ума, натренированного в приёмах экзотерического мира, осветить и дать суждение об образе жизни и мышления тех, кто для него неизвестен, ибо они принадлежат совсем другому миру, чем тот, с которым он имеет дело. Мелкое тщеславие вам не свойственно. Вам смело можно сказать: «Мой дорогой друг, не говоря обо всём этом, бесстрастно исследуйте своё письмо, взвесьте некоторые свои фразы, и вы ими гордиться не будете». Оцените ли вы когда-нибудь полностью мои побуждения или превратно поймёте истинные причины, заставляющие меня уклониться в настоящее время от всякой дальнейшей переписки, я всё же уверен, что когда-нибудь вы сознаетесь, что это ваше последнее письмо, облачённое в наряд благородного смирения и признаний «в слабостях и неспособностях, недостатках и безрассудствах», является, несомненно, совершенно бессознательным для вас самого монументом гордости, громким эхом того высокомерного и властного духа, который скрывается в глубине сердца каждого англичанина.

При вашем нынешнем состоянии ума весьма возможно, даже после прочтения этого ответа, вы вряд ли осознаете, что вы не только не поняли, в каком духе моё письмо было написано, но даже в некоторых случаях не уловили его очевидного смысла. Вы были заняты одной единственной всепоглощающей идеей и, не обнаружив в моём ответном письме прямого ответа на неё, не обдумав и не поняв его применяемости в широком, а не в личном значении, вы сразу же принялись меня обвинять, что я вам дал камень вместо хлеба, которого вы просили!

Нет надобности быть юристом в прежних жизнях, чтобы констатировать простые факты. Нет надобности «делать из плохого видимость хорошего», когда истина так проста и так ясно высказана. Моё замечание: «Вы занимаете такую позицию, что, если знаток сокровенного знания не будет тратить энергию на ваше зарождающееся общество...» и т.д. — вы отнесли к себе, тогда как это совершенно не имелось в виду. Это относилось к ожиданиям тех, кто могли захотеть присоединиться к Обществу на определённых условиях, оговорённых заранее, на чём упорно настаивали вы сами и мистер Синнетт. Письмо в целом предназначалось для вас двоих, а это особое выражение относилось вообще ко всем.

Вы говорите, что я «до некоторой степени неправильно понял вашу позицию» и что я «совершенно неправильно истолковал» вас. Это настолько очевидно неверно, что для меня будет достаточно процитировать единственный параграф из вашего письма, чтобы доказать, что это вы являетесь тем, кто совсем «неправильно понял мою позицию» и «совершенно неправильно истолковал меня». Что же другое вы делаете, как не находитесь под ложным впечатлением, когда в своём рвении отречься от ваших прежних мечтаний создать «школу», вы теперь говорите о предполагаемом «Англо-Индийском Филиале»: «Он не является моим Обществом... Я понимаю, что вы сами и ваши главы желают, чтобы Общество было образовано и чтобы я занял в нём один из ведущих постов».

На это я ответил, что если и было нашим желанием основать на Западном континенте (среди передовых образованных классов) филиал Т.О. в качестве возвещателя Всемирного Братства, то в вашем случае этого не было. Мы (Главы и я) совершенно отвергаем идею, что таковы были наши надежды (хотя мы могли желать этого) в отношении проектируемого Англо-Индийского Общества. Устремление к братству между нашими расами не встретило ответа, нет! Оно сперва было высмеяно, и, таким образом, мы отказались от него даже до получения первого письма от Синнетта. С его стороны сначала единственно выдвигалась мысль образовать что-то вроде клуба или «школы магии». Это не являлось нашим предложением, точно также мы не были «составителями этого проекта». Почему же тогда прилагаются такие усилия, чтобы обвинить нас? Это была мадам Б., а не мы, у неё появилась эта идея, и Синнетт был тот, кто её подхватил. Несмотря на её откровенное и честное признание в том, что, не будучи в состоянии ухватить основную идею Теософского Общества о Всемирном Братстве, он [Синнетт] задался целью лишь культивировать изучение оккультных наук, — признание, которое должно было сразу прекратить всякое дальнейшее домогательство с её стороны, — она сперва сумела получить согласие (весьма неохотное, я должен сказать) от своего непосредственного Главы, а затем моё обещание сотрудничать, насколько мне это возможно. Наконец, через моё посредство она получила согласие высочайшего Главы, которому я передал первое письмо, которым вы меня удостоили. Но это согласие, прошу вас это запомнить, было получено под одним ясно выраженным и неизменным условием, что это новое Общество должно быть основано как Филиал Всемирного Братства, и некоторым избранным среди его членов, если они согласны подчиниться нашим условиям, вместо того, чтобы диктовать их, будет тогда разрешено приступать к изучению оккультных наук под письменным руководством одного «Брата». Но нам никогда и не снилось создание «рассадника магии».

Организация, намеченная мистером Синнеттом и вами, немыслима среди европейцев, и она почти невозможна даже в Индии, если вы не приготовились влезать на высоты 18 000 — 20 000 футов среди глетчеров Гималаев. Величайшая, а также наиболее обещающая из таких школ в Европе провалилась весьма знаменательно 20 лет тому назад в Лондоне. Это была тайная школа магии, на практике основанная под названием «клуба» дюжиной энтузиастов под руководством отца лорда Литтона [романист Бульвер]. Он собрал для этой цели наиболее рьяных и предприимчивых, а также наиболее выдающихся учёных по месмеризму и «церемониальной магии», таких как Элифас Леви*, Регаццони, копт Зергван-Бей. И всё же в пагубной атмосфере Лондона «клуб» пришёл к преждевременному концу. Я посетил его с полдюжины раз и почувствовал с самого начала, что в нём ничего не было и не могло ничего быть. И это тоже является причиной, почему Британское Т.О. на деле не прогрессирует ни на шаг. Оно является Всемирным Братством только по названию и, в лучшем случае, тяготеет к квиетизму²⁶ — к окончательному параличу души. Они чрезвычайно эгоистичны в своих устремлениях и получают плоды собственного эгоизма.

Не мы начали переписку по этому вопросу. Это был мистер Синнетт. Он по собственному побуждению адресовал одному «Брату» два длинных письма, даже до того, как мадам Б. получила разрешение или обещание от кого-либо из нас отвечать ему. Она даже не знала, кому из нас надо доставить его письмо. Так как её Руководитель категорически отказался переписываться, она обратилась ко мне. Движимый уважением к ней, я согласился на то, чтобы она сообщила вам всем моё сокровенное тибетское имя, и ответил на письмо вашего друга. Затем пришло ваше письмо, так же неожиданно. Вы даже не знали моего имени!

Но ваше первое письмо было такое искреннее, дух его так обещающ; возможности, открываемые этим письмом для служения Общему Благу, казались такими великими, что если я после его прочтения и не воскликнул: «Эврика!» и не забросил сразу своего Диогеновского фонаря* в кусты, то только потому, что слишком хорошо знал человеческую и, вы меня простите, западную натуру. Тем не менее я отнёс его нашему уважаемому Главе. Однако всё, что я мог от Него получить, было разрешение на временную переписку с тем, чтобы дать вам полностью высказаться, выявить ваши намерения прежде, чем давать определённые обещания. Мы не боги, и даже они, наши Главы, они надеются.

Бездонна, неизмерима человеческая натура, и ваша, возможно, более такова, чем у других мне известных людей. Ваше последнее письмо явилось, несомненно, если и не целым откровением, то по меньшей мере очень ценным добавлением к моему запасу наблюдений над характерами обитателей Запада, особенно над характерами современных высокоинтеллигентных англосаксов. Но оно действительно явилось бы откровением для мадам Б., которая не видела его (и по различным причинам оно и лучше, что она не видела), ибо это могло бы в значительной степени сбить её самонадеянность и веру в собственную наблюдательность. Я бы мог, между прочим, доказать ей, что она настолько же ошибалась в отношении позиции мистера Синнетта в этом деле, насколько ошиблась в вас. И притом я, никогда не имевший привилегии быть персонально знакомым с вами, как она, знал вас гораздо лучше, чем она. Я заранее предсказал ей ваше письмо. Вместо того чтобы обойтись совсем без Общества, она предпочла сперва создать Общество на любых условиях с тем, чтобы потом попытать в нём удачу.

Я предупредил её, что вы не такой человек, чтобы подчиниться каким-либо условиям, кроме своих собственных, и что вы не сделаете ни шага к тому, чтобы основать организацию, как бы велика и благородна она ни была, если сперва вы не получите доказательства, которые нами даются только тем, кто в течение многолетних испытаний оказались вполне заслуживающими доверия. Она восставала против моей точки зрения и уверяла, что, если я вам дам одно безупречное доказательство оккультных сил, вы будете удовлетворены, тогда как Синнетт не будет. И теперь, когда вы оба получили такие доказательства, каковы же результаты? В то время, как мистер Синнетт верит и никогда в этом не раскается, вы позволили своему уму постепенно наполниться отвратительными сомнениями и наиболее оскорбительными подозрениями.

Если вы будете так любезны, что припомните мою первую краткую записку из Джелама, вы поймёте, что я тогда подразумевал, говоря, что вы найдёте свой ум отравленным. Вы меня тогда неправильно поняли, как и всегда впоследствии, ибо в этой записке я не имел в виду письмо полковника Олькотта в «Бомбейской Газете», а ваше собственное состояние ума. Был ли я не прав? Вы не просто сомневаетесь в отношении «феномена с брошью», но вы категорически не верите в него. Вы сказали мадам Б., что она, может быть, является одною из тех, которые считают, что хорошая цель оправдывает плохие средства, и вместо того, чтобы обрушить на неё всё то презрение, какое подобное действие должно вызвать в человеке с такими высокими принципами, как ваши, вы уверяете её в вашей неизменной дружбе. Даже ваше письмо ко мне полно тем же духом подозрения, и вы стараетесь уверить себя, что то, чего вы не простили бы самому себе — преступление обмана, — вы простили бы другому человеку. Мой дорогой сэр, это странные противоречия!

После того, как вы оказали мне свою благосклонность серией бесценных нравоучительных рассуждений, советов и проявлений истинно благородных чувств, вы, может быть, разрешите и мне в свою очередь преподнести вам на эту тему идеи смиренного апостола Истины, безвестного индуса. Хотя человек является творением, родившимся со свободной волей и обладающим рассудком, откуда у него возникают понятия о добре и зле, он сам по себе не представляет собою нравственного совершенства. Понятие о нравственности только затем — со средствами и приёмами действия. Отсюда вытекает, что если мы не называем и никогда не назовём нравственным человека, который, следуя правилу одного знаменитого деятеля религии [Лойола], пускает в ход нехорошие сравнения во имя доброй цели, то насколько менее в нашей оценке будет иметь право называться нравственным такой человек, который применяет благовидные средства для достижения недоброй, презренной цели? И в соответствии с вашей логикой, раз вы признаётесь в таких подозрениях, мадам Б. должна быть помещена в первую категорию, а я — во вторую, ибо если вы до некоторой степени оправдываете её изза отсутствия улик, то в отношении меня у вас нет таких излишних предосторожностей, и вы недвусмысленно обвиняете меня в создании системы обмана. Аргумент, употребляемый в моём письме в отношении «одобрения самоуправления», вы оцениваете как «очень низкие побуждения»; и к этому вы добавляете следующее решительное и прямое обвинение: «Вы не нуждаетесь в этом Филиале (Англо-Индийском) для работы... Вам он нужен только как приманка для вашей туземной братии. Вы знаете, что он будет поддельным, но будет выглядеть как настоящий», и т.д. Это прямое решительное обвинение. На меня указано как на виновного в преследовании безнравственной цели посредством низких, заслуживающих порицания средств, т.е. притворстве.

Не пришло ли вам в голову при составлении этого обвинения, что так как проектируемая организация имела в виду нечто более величественное, благородное и более важное, чем только удовлетворение желаний одного-единственного лица, хотя и достойного, а именно в случае успеха способствовать благосостоянию целой завоёванной нации, возможно, что то, что вашей личной гордости кажется «низким побуждением», в конце концов, есть ни что иное, как напряжённые поиски средств, которые могли бы стать спасением для целой страны, лишённой доверия и всегда подозреваемой; средств, превращающих завоевателя в покровителя!

Вы гордитесь тем, что вы «патриот», а я не горжусь этим, ибо, учась любить страну, человек более приучается любить всё человечество. Недостаток того, что вы называете «низкими побуждениями», в 1857 году послужил причиной того, что мои соотечественники были разорваны жерлами пушек ваших соотечественников²⁷. Так почему же мне не представить себе, что настоящий филантроп считал бы устремление к лучшему взаимопониманию между правительством и народом Индии очень похвальным, а не низким? Вы говорите: «Всё, что я ни сделал бы для знания и философии, на которой оно основано, если оно не полезно человечеству, не сделало бы меня более полезным своему поколению» и т.д. Но когда вам предлагают средства, чтобы делать такое добро, вы отворачиваетесь с пренебрежением и язвите нас «приманками» и «подделками»! Действительно замечательные противоречия содержатся в вашем замечательном письме. А затем вы от всего сердца смеётесь по поводу мысли о «награде» или «одобрении» со стороны других. «Награда, которую я ожидаю, — вы говорите, — это заслужить моё собственное одобрение». Самоодобрение, которое так мало заботится об оправдательном приговоре для лучшей части общества, которому благие деяния и подвиги служат высокими идеалами и наиболее сильными побудителями к подражанию, — такое самоодобрение мало чем отличается от гордого, заносчивого эгоизма. Это противопоставление себя всякой критике. «Аprès moi — le dèluge!»²⁸ — восклицает француз с его обычным легкомыслием. «Прежде, чем был Иегова, Я есмь!» — говорит человек, идеал каждого современного мыслящего англичанина.

Чувствуя удовлетворение при мысли, что я послужил средством к доставлению вам такого веселья, а именно тем, что просил вас набросать общий план учреждения А.И. Филиала, я всё же должен опять сказать, что ваш смех был преждевременным, поскольку вы ещё раз неправильно поняли меня. Если бы я вас просил помочь выработать систему преподавания оккультных наук или план «школы магии», тогда приведённый вами пример о невежественном мальчике, которого просили разработать «трудную для понимания проблему о движении жидкости внутри другой жидкости», мог бы пригодиться. Но в данном случае ваше сравнение не соответствует, и его ирония никого не задевает, так как моё упоминание этого предмета относилось только к общему плану и внешней администрации проектируемого Общества, но не имело ни малейшего отношения к изучению эзотеризма; моё упоминание относилось к филиалу Всемирного Братства, но не к «школе магии», причём учреждение первого является «условием, без которого нельзя обойтись» для последнего. Без всякого сомнения, в таких делах, как это, т.е. в организации А.-И. Филиала, который должен формироваться из англичан и предназначен служить связующим звеном между британцами и туземцами (при условии, что те, кто хотят получить долю тайного знания, являющегося наследием детей этой страны, должны быть готовы жаловать этих туземцев, по крайней мере, некоторыми привилегиями, в которых им отказано), вы, англичане, гораздо больше компетентны в составлении общих планов, чем мы. Вы знаете, какие условия вам приемлемы и какие неприемлемы, чего мы можем не знать. Я у вас просил набросок плана, а вы вообразили, что я добиваюсь вашего содействия в наставлениях по духовным наукам! Весьма несчастливое недоразумение, и всё-таки мистер Синнетт, кажется, понял моё желание сразу.

Опять вы кажетесь незнакомым с индусским умом, когда говорите: «Из десяти тысяч туземных умов ни один не готов в такой степени к пониманию и усвоению трансцендентальной истины, как мой». Однако вы весьма можете быть правы, думая, что «среди английских учёных даже не наберётся полдюжины, чей ум более способен к восприятию этих элементарных принципов (оккультного знания), чем мой» (ваш); но вы ошибаетесь в отношении туземцев. Индусский ум особенно отличается способностью к быстрому и ясному восприятию наиболее трансцендентальной, наиболее глубокой метафизической истины. Некоторые из совсем неграмотных индусов с первого взгляда ухватят то, что очень часто ускользнёт от лучшего Западного метафизика. Вы можете, безо всякого сомнения, превосходить нас в любой отрасли физического познания, но в духовных науках мы были, есть и всегда будем вашими учителями.

Но разрешите мне спросить вас, что могу я, полуцивилизованный туземец, думать о милосердии, скромности и любезности человека, принадлежащего к вышестоящей справедливого и отзывчивого в большинстве случаев его жизни, когда он с плохо скрываемым презрением восклицает: «Если вам нужны слепо бросающиеся вперёд люди, не задумывающиеся о конечных результатах (я никогда этого не говорил! — К.Х.), держитесь за ваших Олькоттов, но если вам нужны люди высшего класса, чьи мозги должны эффективно работать для вашего дела, помните...» — и т.д. Мой дорогой сэр, нам не нужны слепо бросающиеся вперёд люди; также мы не собираемся бросать испытанных друзей, которые скорее готовы прослыть дураками, чем открыть то, что они узнали, дав торжественную клятву никогда не открывать, если на то не будет разрешения, даже для привлечения людей самого высшего класса; также мы не особенно озабочены привлечением кого-либо к нашей работе, за исключением случаев полной добровольности. Мы нуждаемся в верных и бескорыстных сердцах, в бесстрашных и доверчивых душах и охотно оставляем людей «высшего класса» и более высокие интеллекты — пусть сами нащупывают путь к Свету. Такие только будут смотреть на нас как на подчинённых.

Верю, что эти несколько цитат из вашего письма и вызванные ими откровенные ответы достаточны, чтобы показать, как далеко мы находимся от чего-либо, похожего на сердечное согласие. Вы проявляете свирепый воинственный дух и желание (простите меня) сражаться с тенями, вызванными вашим собственным воображением. Я имел честь получить от вас три длинных письма, прежде чем еле успел в общих выражениях ответить на ваше первое письмо. Я никогда категорически не отказывался исполнять ваши желания; до сих пор я всегда отвечал на ваши вопросы. Как вы могли знать, что будущее вам уготовило, если бы вы подождали одну неделю? Вы приглашаете меня на совещание, как видно, только для того, чтобы указать мне недостатки, слабые места нашего образа действий и причины нашего предполагаемого провала в отвращении человечества от путей зла.

В своём письме вы без обиняков демонстрируете, что являетесь началом, срединой и концом закона для себя. Тогда зачем вам вообще беспокоить себя писанием мне? Даже то, что вы называете «Парфянской стрелой»*, никогда не предназначалось в качестве таковой. Отнюдь не стану умалять и недооценивать относительное добро. Ваши «птички», без сомнения, раз вы в этом уверены, совершили много добра на своём пути, и мне, конечно, не снилось кого-либо оскорблять замечанием, что человеческая раса и её благосостояние является не менее благородным предметом изучения и не менее желательным, чем орнитология. Но я не совсем уверен, что ваше прощальное замечание о том, что мы в целом не являемся неуязвимыми, было совершенно свободно от такого духа, который воодушевлял отступающих парфян. Как бы то там ни было, но мы довольны той жизнью, какую ведём, неизвестные и не тревожимые цивилизацией, которая покоится исключительно на интеллекте. Также мы ничуть не тревожимся о возобновлении наших древних искусств и высокой цивилизации, ибо они так же, несомненно, вернутся в своё время и в более высоком состоянии, как и в своё время в прошлом явились плезиозавры и мегатерии. Мы имеем слабость верить в постоянно повторяющиеся циклы и надеемся ускорить воскресение того, что минуло. Этому мы не смогли бы воспрепятствовать, даже если бы хотели.

«Новая цивилизация» будет детёнышем старой, и нам остаётся только предоставить вечному закону действовать, чтобы заставить «наших покойников выйти из могил»; всё же мы, несомненно, озабочены, чтобы ускорить наступление этого желательного события. Не бойтесь, хотя мы «суеверно цепляемся за останки прошлого», наше знание не исчезнет из поля зрения человека. Оно — «дар богов» и притом самая драгоценная из всех реликвий. Хранители Сокровенного Света не для того благополучно шли через века, чтобы очутиться разбившимися на скалах современного скептицизма. Наши рулевые слишком опытные моряки, чтобы давать нам повод опасаться такого бедствия. Мы всегда найдём добровольцев для замены усталых часовых, и, как бы ни был плох мир в его нынешнем состоянии переходного периода, всё же он может снабдить нас несколькими людьми и сейчас, и позже.

Вы «не предлагаете дальнейшего движения в этом деле», если мы «не подадим сигналов к дальнейшему»? Мой дорогой сэр, мы исполнили наш долг: мы ответили на ваше обращение и теперь предлагаем не делать дальнейших шагов. Мы, немного изучившие этику Канта*, анализировали её довольно тщательно и пришли к заключению, что взгляды даже такого великого мыслителя на ту форму долга, которая определяет метод добродетельного поступка — несмотря на его одностороннее утверждение об обратном — не соответствуют полному определению безусловного абсолютного принципа нравственности, как мы его понимаем. И эта Кантовская нота звучит по всему вашему письму. Вы так любите человечество, — говорите вы, — что откажетесь от самого «Знания», если ваше поколение не сможет им пользоваться. И всё же это филантропическое чувство, кажется, даже не внушает вам милосердия к тем, кого вы рассматриваете как нижестоящих по умственным способностям. Почему? Просто потому, что филантропия, которой хвастают западные мыслители, лишена характера универсальности, то есть она никогда не была установлена на прочном основании нравственного универсального принципа, никогда не поднималась выше теоретических рассуждений; среди вездесущих протестантских проповедников она является только случайным проявлением, но не признанным законом.

Даже самый поверхностный анализ покажет, что не более, чем любой другой эмпирический феномен в человеческой натуре, филантропия не может быть принята за абсолютный стандарт нравственной активности, то есть не может быть принята, как производящая эффективное действие. Так как по своей эмпирической натуре такого рода филантропия подобна любви, но носит характер случайности, исключительности и, как таковая, имеет эгоистичные предпосылки и влечения, то она, несомненно, не способна обогреть своими благодатными лучами всё человечество. Я считаю, что здесь кроется секрет духовного банкротства и бессознательного эгоизма нашего века. И вы, в других отношениях хороший и мудрый человек, бессознательно для вас самих являете тип этого духа и не способны понять наши идеи об Обществе, как Всемирном Братстве. Потому вы и отворачиваете своё лицо от него.

Ваша совесть, — говорите вы, — восстаёт против того, чтобы быть «подставным лицом, куклой для двух или более десятков дёргателей за верёвочку». Что вы о нас знаете, раз вы не видите нас? Что вы знаете о наших целях, о нас, о ком вы не можете судить? Вы требуете странных доказательств.  И действительно ли вы полагаете, что вы «узнали» бы нас или сколько-нибудь проникли в наши «намерения и цели», если бы вы увидели меня лично? Боюсь, что без подобного опыта в прошлом, даже ваши природные наблюдательные способности, как бы они ни были остры, должны бы быть признаны более чем бесполезными. Да, мой дорогой сэр, даже наши бахарупии²⁹ могут оказаться не под силу самому проницательному политическому резиденту; и ни один ещё не выслежен или опознан; а их месмерические силы совсем не высочайшего порядка.

Какие подозрения вы бы ни питали по поводу деталей «броши», в этом деле имеется одна важная черта, которую ваша проницательность уже подсказала вам, — что это можно объяснить только предположением, что некая более сильная воля заставила миссис Хьюм думать именно об этом предмете, а не о другом. И если уж мадам Б., болезненной женщине, приписываются такие силы, то как вы можете вполне быть уверены, что вы сами не поддадитесь тренированной воле, в десять раз сильнее, чем её? Я мог бы прийти к вам завтра, водвориться в вашем доме, как приглашённый, и целиком владеть вашим умом и телом в течение 24-х часов, и вы ни на миг этого не осознали бы. Я могу быть хорошим человеком, но я также мог бы быть, почём вы знаете, и злым, составляющим заговоры и глубоко ненавидящим вашу белую расу, ежедневно унижающую мой народ, и отомстить вам, одному из лучших представителей этой расы. Если даже применять силы одного только экзотерического месмеризма, то есть той силы, которой могут с одинаковым аспектом овладеть как хорошие, так и плохие люди, даже тогда навряд ли вы избегли ловушек, расставленных для вас, если человек, которого вы пригласили, оказался бы хорошим месмеризатором, ибо вы являетесь чрезвычайно податливым в этом отношении субъектом с физической точки зрения. «Но моя совесть, но моя интуиция!» — вы можете возражать. В описываемом мной случае, помощи от них мало. В то время ваша интуиция заставила бы вас чувствовать всё, за исключением того, что в действительности было; а что касается вашей совести, вы разве считаете кантовское её определение правильным? Вы, вероятно, верите также, как и он, что при всяких обстоятельствах, и даже при полном отсутствии религиозных понятий, даже без строго определённых понятий о том, что хорошо и что плохо, человек всегда имеет верное руководство в своём собственном внутреннем моральном понимании — совесть? Величайшая ошибка! При всём огромном значении этого морального фактора, он имеет один радикальный недостаток. Совесть, как уже было сказано, можно приравнять к тому даймону*, к чьим велениям так внимательно прислушивался Сократ и которым он так быстро подчинялся. Подобно этому даймону, совесть может случайно сказать нам, чего мы не должны делать. Однако, она никогда не направляет нас к тому, что нам следовало бы делать, а также не даст определённой цели нашей деятельности. И ничто не может быть более легко усыплено и даже парализовано, как эта самая совесть, если за это возьмётся тренированная, более сильная воля, чем у обладателя совести.

Ваша совесть никогда не скажет вам, является ли месмеризатор истинным Адептом или очень ловким шарлатаном, раз он переступил ваш порог и овладел контролем над вашей аурой. Вы говорите о воздержании от всего, за исключением невинного занятия, вроде коллекционирования птиц, чтобы не было создания другого чудовища — Франкенштейна... Как воля, так и воображение создаёт. Подозрение является наиболее мощным вызывающим агентом воображения... Берегитесь! Вы уже зачали в себе зародыш будущего уродливого чудовища, вместо осуществления ваших чистейших и высочайших идеалов, вы можете в один день вызвать призрак, который, загородив все пути к Свету, оставит вас в ещё большем мраке, чем вы были прежде. И не будет он вам давать покоя до конца ваших дней.

Опять выражаю надежду, что моя прямота не будет для вас оскорбительна, я остаюсь, дорогой сэр, как всегда, ваш покорный слуга,

Кут Хуми Лал Сингх

* * *

26. Мистико-созерцательное направление в католичестве, отрицающее человеческую активность и ответственность. (вернуться ↑)

27. Имеется в виду Восстание сипаев (от перс. sipahi – солдат) в 1857–1859 гг. — восстание наёмных индийских солдат и крестьян против жестокой колониальной политики англичан. После его подавления проводились казни пушками. (вернуться ↑)

28. После меня — хоть потоп! (фр.) (вернуться ↑)

29. Актёры в Индии, суть представления которых заключается в том, что они переодеваются полицейским, священником или каким-либо другим «персонажем» и приходят в таком виде на публичные мероприятия и создают определённое волнение у присутствующих. Обычно бахарупии брали плату только если не были разоблачены. (вернуться ↑)

***

«своего Диогеновского фонаря*» – Фонарь Диогена – отсылка на Диогена, который ходил по улицам Афин с фонарём средь бела дня, восклицая: «Ищу человека!» (вернуться ↑)

«Парфянской стрелой*» – Стрела, пущенная назад отступающим всадником. (вернуться ↑)

«приравнять к тому даймону*» – Сократ получал много духовных посланий от своего даймона (благожелательного духа), божественного голоса, который всегда говорил ему не делать то, о чём он думал, но никогда не говорил ему что нужно делать. (вернуться ↑)