Письмо 95-А (ML-52)

 

Письмо 95-А (ML-52)

К.Х. — Синнетту

Получено в Симле осенью 1882 г.

 

Ничего нет «под поверхностью»243, мой верный друг — абсолютно ничего. Хьюм просто бешено ревнив к каждому, кто получил или может получить сообщения, знаки внимания или что-нибудь в этом роде, исходящее от нас. Слово «ревнив» смешно, но правильно, если мы не назовём его завистливым, что ещё хуже. Он считает себя обиженным, потому что ему не удаётся стать единственным центром внимания. Он рисуется сам перед собою и чувствует себя доведённым до бешенства тем, что не находит никого, кто бы восторгался им; выписывает еврейский отрывок, который в книге Элифаса Леви имеет то значение, какое я ему приписал, и, потерпев неудачу в том, чтобы поймать меня в новом противоречии (для чего он и добывал эту цитату), внушает себе, что он гораздо больше адвайтист, нежели М. и я, что очень легко доказать, так как мы никогда не были адвайтистами. И пишет оскорбительное письмо к Е.П.Б. против нашей системы и нас самих, чтобы успокоиться.

Действительно ли вы так великодушны, что уже давно не заподозрили истины? И разве я вас не предостерегал? И возможно ли, чтобы вы не ощутили, что он никогда не допустит, чтобы кто-либо, даже Адепт, знал лучше, чем он; что его скромность напускная; что он — актёр, играющий роль для самого себя, независимо от удовольствия или неудовольствия зрителей, хотя, если последнее проявлено в малейшей степени, он обернётся, изумительно скрыв свою ярость и шипение, и плюнет внутренне. Каждый раз, когда я возражаю и доказываю его неправоту, будь то вопрос о тибетских терминах или какой-нибудь другой пустяк, счёт, который он завёл против меня, пополняется, и он наступает с новым обвинением. Мой дорогой брат, напрасно беспрестанно повторять, что имеются или могут быть противоречия в том, что вам было дано. Могут быть неточности в выражениях или неполнота подробностей, но обвинять нас в совершении грубых ошибок действительно смешно. Я просил вас несколько раз делать заметки, отсылать их ко мне, но ни м-р Хьюм, ни даже вы не подумали об этом. А у меня на самом деле мало времени, чтобы исследовать старые письма, сравнивать записи, заглядывать в ваши головы и т.д.

По одному делу, во всяком случае, я сознаюсь в своём незнании. Я не могу понять, почему выражение, употреблённое мною в отношении ответа Е.П.Б., данного Ч.К.М., должно было вас шокировать; и почему бы вам возражать на «изощрение моей изобретательности»?244 В случае, если вы этому приписываете другое значение, чем я, тогда мы оба в тупике за отсутствием взаимного понимания. Поставьте себя на миг на моё место и посмотрите, не стали бы вы изощрять всю изобретательность, какой обладаете, в таком случае, как у Ч.К.М. и Е.П.Б.? В действительности нет противоречия между той цитатой из «Изиды» и нашим позднейшим учением. Кому-то, не слышавшему о семи принципах, постоянно трактуемых в «Изиде» как троичность без всяких дальнейших объяснений, это, несомненно, должно было показаться таким противоречием, что лучше не надо. «Пишите так и так, дайте до сих пор, но не более», — постоянно говорилось ей, когда она писала свою книгу.

Это было в самом начале нового цикла, в дни, когда ни христиане, ни спиритуалисты не думали, уже не говоря об упоминании, о более нежели двух принципах в человеке — теле и Душе, которую они называли Духом. Если бы у вас было время заглянуть в спиритуалистическую литературу того времени, вы бы нашли, что у всех феноменалистов, как и у христиан, Душа и Дух были синонимами. Е.П.Б. была первая, кто, действуя по приказам Атрия245 (его вы не знаете), объяснила в «Спиритуалисте» разницу между «психе» и «ноус», «нэфеш» и «руах» — Душой и Духом. Ей пришлось приводить весь арсенал доказательств, цитаты из Павла и Платона, из Плутарха и Иакова и т.д., прежде чем спиритуалисты признали, что теософы правы. Это было, когда ей приказали написать «Изиду» — год спустя после основания Общества. И так как там поднялась такая война против этого, бесконечная полемика и возражения о том, что не может быть в человеке двух душ, мы решили, что ещё преждевременно давать публике больше, чем она в состоянии усвоить, пока они не переварили «двух душ». И, таким образом, дальнейшее подразделение троичности на семь принципов осталось неупомянутым в «Изиде».

Так как она повиновалась нашим указаниям и писала, умышленно вуалируя некоторые свои факты, — разве теперь, когда, по нашему мнению, пришло время дать большую часть истины, если и не всю, мы должны оставить её в беде? Разве я или кто-нибудь из нас оставили бы её когда-либо как мишень для спиритуалистов, чтобы они стреляли в неё и насмехались над противоречиями, когда они только кажущиеся и вытекают из их собственного невежества, незнания полной истины; а истину они не стали бы слушать. Также поймут ли они истину даже теперь, кроме как с протестами и величайшими оговорками? Несомненно — нет. И когда я употребил слово «изобретательность », которое может быть американским жаргонным выражением, насколько я знаю, и может у англичан иметь другое значение, то я не подразумевал «хитрость», ни чего-либо подобного «увёртке», но просто хотел обозначить затруднение, в котором я находился, чтобы объяснить правильное значение, имея перед собой бесконечный неуклюжий абзац, в котором настаивалось на не-перевоплощении и не вводилось ни одного слова, указывающего, что последнее имеет отношение только к животной душе, не к Духу; к астральной246, но не духовной Монаде.

Не будете ли вы добры объяснить мне при первой возможности, что подразумеваете, ссылаясь на моё выражение как на «несчастную фразу»? Если бы вы попросили вашего друга нарисовать для «Пионера» корову, и этот друг, приступив к рисованию с намерением изобразить корову, вследствие своей неспособности вместо коровы нарисовал бы вола или бизона, и эта гравюра была бы напечатана, возможно, потому, что вы были загружены другой работой и не заметили этого недостатка, — не стали бы вы «изощрять вашу изобретательность» и делать всё, что в ваших силах, чтобы направить читателей по правильному пути, доказывать, что художник подразумевал корову, и, признавая неспособность вашего друга, что бы там ни было, старались бы в то же время защитить его от незаслуженного поношения?

Да, вы правы. У Xьюма нет ни тонкости восприятия и чувств, ни настоящей сердечной доброты. Он способен принести в жертву собственную семью — ближайших и дражайших (если для него такие существуют, в чём я сомневаюсь) — ради любой из своих прихотей. Он был бы первым, кто допустил бы гекатомбы трупов, если бы ему понадобилась капля крови. Он бы настаивал на желательности сати,247 если бы это был единственный способ поддерживать в нём тепло и помочь онемевшим пальцам исполнять свою работу, пока он будет усердно писать трактат на некоторую филантропическую тему и искренне мысленно напевать самому себе «Осанну». Вы думаете — это преувеличение? Нет, не так, ибо вы не имеете представления о потенциальном себялюбии, которое в нём имеется, о жестоком, без угрызения совести, эгоизме, который он принёс с собой из своего последнего воплощения, — себялюбии и эгоизме, которые остались скрытыми только вследствие неподходящей почвы той сферы, в которой он находится, и общественного положения, и образования. А мы имеем об этом представление. Вы верите ему, что он написал свою знаменательную статью в «Теософе» просто по тем причинам, которые он вам выставил, — чтобы не дать разразиться неизбежному падению, чтобы спасти положение и посредством ответа Дэвидсону и Ч.К.М. и т.д. облегчить ответы в будущем и примирение противоречий в прошлом? Совсем нет. Если он в ней без угрызений совести приносит в жертву Е.П.Б. и автора обзора «Пути Совершенства» и показывает Братьев как низших по уму по сравнению с «образованными европейскими джентльменами» и лишённых каких-либо правильных понятий о честности, или правильности и неправильности в европейском смысле, — эгоистичных, холодных, упрямых и властных, — то это вовсе не потому, что он сколько-нибудь заботится о ком-либо из вас, а менее всего об Обществе; но просто потому, что ввиду некоторых возможных событий, которые он вследствие своего высокого интеллекта не может не предчувствовать, он хочет заслониться, он хочет быть единственным, кто выйдет без царапинки, если и не совсем беспорочным в случае краха, и, скорее, протанцует, если понадобится, «танец смерти» макабреанцев* над распростёртым телом Т.О., чем рискнёт мизинцем великого «Я есмь» из Симлы, чтобы над ним смеялись.

Зная его так, мы говорим, что м-р Хьюм совершенно свободен цитировать «несчастную фразу» столько раз в день, сколько его дыхание ему позволяет, если это в какой-то степени может утихомирить его возбуждённые чувства. М. видел его насквозь так же ясно, как я вижу моё письмо передо мной. Вот почему он позволил этот «обман», как вы его называете. Даже больше того — всё так подготовлено, что в случае, если «Эклектик» пойдёт на дно, он будет единственным, кто пойдёт на дно вместе с ним; он будет единственным, над которым будут смеяться, и, таким образом, его себялюбие и тщательно подготовленные планы не помогут ему.

Считая, что знает лучше меня, он был настолько любезен и внимателен, что добавил свои объяснения к моим в ответе Е.П.Б., данном Ч.К.М. и, за исключением Кармы, которую он довольно хорошо объяснил, сделал из остального мешанину. А теперь, когда я первый раз возражаю против того, что он говорит в своей статье, он обернётся, взбешённый, и выразит своё отвращение к тому, что он называет моими (а не своими) противоречиями. Жаль, что мне приходится заниматься, как это может вам показаться, его обличением. Но я должен обратить ваше внимание на тот факт, что в девяти случаях из десяти, когда он обвинял меня в совершенно превратном понимании того, что он подразумевал, он говорил то, что любой человек имеет право рассматривать как умышленную ложь. Пример Э. Леви: «Я есмь то, что я есмь» — хороший пример. Для того, чтобы доказать, что я ошибаюсь, ему пришлось стать адвайтистом и отрекаться от своего «морального Владыки и Правителя Вселенной» путём выбрасывания его за борт я не вижу, чем тут можно помочь. Когда он говорит, что аргументы, заключающиеся в его письмах ко мне, не являлись выражением его собственных верований и взглядов, но были выдвинуты просто, чтобы ответить на вероятные возражения теистической публики, — кто может доказать, что это не жульничество? С такой умственной акробатикой, всегда готовой к произведению «большого прыжка» как по отношению к тому, что он излагает устно, так и на бумаге, даже мы окажемся побитыми. О последнем мы лично мало беспокоимся. Но тогда он всегда будет праздновать победу в своих частных письмах и даже в печати. Ему хочется, чтобы мы существовали, — он слишком умён, чтобы в этот час рискнуть быть уличённым в недостатке прозорливости, так как он знает от некоторых своих корреспондентов, смертельно ненавидящих Основателей, о действительном существовании нашего Братства, — но он никогда не признает за такими силами знание, которое сделало бы его непрошенные советы и вмешательство смешными настолько же, насколько они бесполезны; и он работает по этой линии.

Я не имел никакого права запретить «оскорбительную статью», как вы её называете, по нескольким причинам. Разрешив наше имя связать с Т.О. и предать нас гласности, мы должны понести «наказание за наше величие», как сказал бы Олькотт. Мы должны разрешить выражение всякого мнения — доброжелательного и недоброжелательного; должны быть готовы в один прекрасный день чувствовать себя разнесёнными на куски и «провозглашёнными» на другой; почитаемыми на следующий и затоптанными в грязь — на четвёртый. Другая причина — Чохан так распорядился. Я боюсь, что это означает новые события, неожиданные результаты и опасность.

Две первые подписи из двенадцати протестующих учеников принадлежат ученикам самого Чохана.248 В этом направлении для м-ра Хьюма нет больше никакой надежды — свершилось! Он зашёл слишком далеко, и у меня никогда больше не будет благоприятного случая произносить его имя перед нашим уважаемым Владыкой. С другой стороны, осуждение принесло пользу. Чохан дал распоряжение, чтобы молодого Джьотирмоя, парня лет четырнадцати, сына Бабу Нобина Баннерджи, которого вы знаете, приняли в качестве ученика в один из наших монастырей близ Чамто-Донг, в ста милях от Шигадзе, а его сестру, девственную восемнадцатилетнюю йогиню — в женский монастырь Пали. Таким образом, у Основателей будут два свидетеля в нужное время, и они не будут зависеть от капризов м-ра Хьюма, вздумает ли он нас «убить» или «воскресить». Что касается доказательств, знаем ли мы или не знаем больше тайн природы, чем ваши учёные и теологи, то это зависит от вас и от тех, кого вы отберёте себе в помощь в этой важной задаче.

Я надеюсь, мой дорогой друг, что вы попытаетесь внушить м-ру Хьюму следующие факты: хотя работа, совершённая им для Общества, была в конечном счёте чрезвычайно важна и хотя она могла бы принести наиболее полезные результаты, — всё же его критическая статья почти уничтожила совершённый им труд. Более чем когда-либо люди будут смотреть на него как на сумасшедшего; члены-индусы будут порицать его годами; наших учеников ничто не заставит смотреть на него иначе как на иконоборца, высокомерного навязчивого человека, неспособного на какую-либо благодарность, следовательно — негодного стать одним из них. Это вы должны выдать за своё личное мнение. Разумеется, этого не нужно, если оно не совпадёт с вашими личными чувствами и не может быть высказано как ваше действительное мнение по этому делу, ибо я лично получил указание не порывать с ним до того дня, как настанет кризис. Если он пожелает удержать свой официальный пост в «Эклектике», помогите ему в этом. Если нет, я вас настоятельно прошу принять пост президента. Но я предоставляю всё вашему такту и благоразумию.

Сообщите ему также, что протест учеников не является делом наших рук, а есть результат категорического указа, исходящего от Чохана. Протест был получен в штаб-квартире на два часа раньше почтальона, принёсшего знаменитую статью, и в тот же день были получены телеграммы от нескольких учеников в Индии. Вместе с подстрочным примечанием, посланным Джуал Кхулом, чтобы добавить к статье У. Оксли, сентябрьский номер рассчитан на то, что произведёт некоторую сенсацию не только у наших индусов, но и среди мистиков Англии и Америки. К вопросу о «Братьях» живой интерес поддерживается, и это может принести свои плоды. Красноречивое перо м-ра Хьюма под маской человеколюбия изливает потоки горчайшей желчи, нападая на нас с оружием, которое под видом законности и употребления для самых честных целей, преследует цели насмешки и оскорбления. И всё же он в такой степени сохранил подобие истинной веры в наше знание, что нас, больше чем вероятно, впредь запомнят такими, какими он нас обрисовал, а не каковы мы на самом деле. Что я раз о нём сказал, того и придерживаюсь. Внешне он может иногда искренне прощать, но он никогда не может забыть. Он из тех, кого, говорят, Джонсон очень обожал — «хороший ненавистник».

О, мой друг, несмотря на все ваши недостатки и ваше довольно шумное прошлое, насколько неизмеримо выше вы стоите в наших глазах, чем наш «Я есмь» со всеми его «весьма великолепными ментальными способностями» и внешне трогательной натурой, скрывающей внутреннее отсутствие чего-нибудь подобного настоящим чувствам и сердцу!

М. хочет, чтобы я сказал вам, что он решительно отказывается применять какую-либо предосторожность того рода, которую вы советуете. Он презирает X. совершенно. Всё же в случае действительной опасности он бы первым защитил его за его труды для Т.О. Он говорит, что в случае, если X. узнает о его смешной ошибке, он готов доказать другим существование оккультных сил, но не оставит X. ничего, на что тот смог бы опереться. Его наказание должно быть полным, иначе оно не будет иметь влияния и он будет только вымещать свою злобу на невинных жертвах. Хьюм показал нас миру как бесчестных и лживых прежде получения им когда-либо хотя бы одного неопровержимого доказательства, что мы таковыми являемся, и в этом даже подобие, видимость недобросовестности служили ему оправданием. Если X. завтра решит изобразить нас как убийц, М. постарается создать майю, чтобы эти слова оказались весомыми, и затем уничтожить её и выявить его как клеветника. Боюсь, что он прав с точки зрения наших правил и обычаев. Они антиевропейские, я признаюсь.

За исключением телеграммы и одного письма, М. никогда не писал Ферну. Пять или шесть других писем с почерком М. исходят от Дуг-па, который опекает Ферна. Он надеется, что вы не испортите его работы и что вы всегда останетесь верным и истинным другом ему также, как он вам. Ферн никогда не повторит какого-либо эксперимента, вроде салфетки, по той простой причине, что больше писем ему не доверят.

Я получил письмо от полковника Чезни и отвечу ему через несколько дней через молодого ученика, который доставит ответ вам для передачи вместе с моим почтительным приветом. Не пугайте этого парня. Он ответит на все дозволенные вопросы, но не более. Из Симлы он проследует в Боддх Гайя и Бомбей по делам и будет обратно около ноября.

С искренним дружелюбием, ваш К.Х.

* * *

243. Речь идёт о письме Хьюма. (вернуться ↑)

244. Фраза Махатмы «изощрять свою изобретательность» относится к комментарию, который он сделал к отрывку из «Изиды», отвечая на вопросы в Письмах №79-А (ML-20А) и 79-Б (ML-20В). (вернуться ↑)

245. Один из Учителей, принадлежащих к Египетскому Братству Луксор. (вернуться ↑)

246. Астральная монада — это личное Эго, животная Душа. (вернуться ↑)

247. Обычай, берущий своё начало в эпохе брахманизма, по которому после смерти мужа вместе с его трупом сжигалась и его живая вдова. (вернуться ↑)

248. Дэва Муни и Парамаханса Шуб Тунг. (вернуться ↑)

* * *

«"танец смерти" макабреанцев» – Танец смерти (Макабр, фр.) – сюжет средневекового европейского искусства, восхваляющий смерть. (вернуться ↑)

Ничего нет «под поверхностью»243, мой верный друг — абсолютно ничего. Хьюм просто бешено ревнив к каждому, кто получил или может получить сообщения, знаки внимания или что-нибудь в этом роде, исходящее от нас. Слово «ревнив» смешно, но правильно, если мы не назовём его завистливым, что ещё хуже. Он считает себя обиженным, потому что ему не удаётся стать единственным центром внимания. Он рисуется сам перед собою и чувствует себя доведённым до бешенства тем, что не находит никого, кто бы восторгался им; выписывает еврейский отрывок, который в книге Элифаса Леви имеет то значение, какое я ему приписал, и, потерпев неудачу в том, чтобы поймать меня в новом противоречии (для чего он и добывал эту цитату), внушает себе, что он гораздо больше адвайтист, нежели М. и я, что очень легко доказать, так как мы никогда не были адвайтистами. И пишет оскорбительное письмо к Е.П.Б. против нашей системы и нас самих, чтобы успокоиться.

  Письмо 95-А (ML-52)